– А вы, товарищ капитан, меня присягой не попрекайте. Я её не нарушал. В плен попал в бессознательном состоянии, а не сдался.

– А двести двадцать седьмой приказ всё ещё действует. Так что подумай, парень, головой, прежде чем зубы скалить. И нечего на меня волком смотреть! Влёт достану! Лучше помогать друг другу.

– Это как же?

– Ты сначала в строй вернись, а потом и поговорим.

– Мне пока сказать нечего.

– А мне есть! Так что бывай, боец.

– Просьбу можно, товарищ капитан?

– А вот это уже лучше. Смотрю, соображаешь уже шустро.

– Так вы же, товарищ капитан, не о здоровье моем интересоваться пришли. Значит, есть у вас ко мне интерес. Трефовый.

– Тут ты прав. Интерес у меня трефовый. Ладно, если это не связано с госсекретами, то постараюсь помочь.

– Можно ли узнать о судьбе моих родителей? Отца – Подкопина Леонида Алексеевича, матери – Подкопиной Марьи Никифоровны и сестры – Подкопиной Алевтины Леонидовны. В начале лета сорок первого под Смоленск уехали, там войну и встретили.

– Ничего не могу гарантировать.

– Я понимаю, но у вас есть возможности.

– Хорошо, попробую.

– И ещё.

– Не много ли, сержант, просьб?

– Вам от меня сейчас выгоды больше, так что торгуюсь, как могу.

– Ну ты и нэпман! – развеселился от такой наглости Прокопенко. – Что ещё?

– В моём полку связистом служила старшина Семенова Екатерина Васильевна.

– А я смотрю, ты, старший сержант, везде наследить успел. Ладно, не злись, это так, к слову пришлось, – улыбнулся Никита, – я же понимаю, парень холостой, запретить никто ничего не может. Я попробую. Давай иди, думай.

И Прокопенко ушёл, довольный своей работой и прекрасно понимая, что оставил Подкопина в полном недоумении и растерянности. Но это и было ему нужно, чтобы следующий разговор начинать с более выгодной позиции.

А Алексей весь вечер пытался разобраться, какого рожна к нему приходил очередной энкавэдэшник. «Явно не с угрозами. Не его территория. Но пытался прижать к земле, что-то ему нужно, а вот что? Ладно, время покажет», – думал старший сержант, лёжа в палате.

* * *

Пока Подкопин ломал голову над целью визита к нему Никиты Прокопенко, Зденка зашла в домик Тито с букетом полевых цветов, который она в отчаянии пыталась выбросить. Девушка начала с ними возиться, сооружая из подручных материалов вазу.

– Прекрасные цветы! Кто же тебе их презентовал? – спросил Тито.

– Нарвала себе на радость по дороге сюда.

– До чего нас довела война. Женщина сама себе дарит цветы!

– Эти цветы – скромное напоминание, что когда-то была мирная жизнь. Был Белградский университет, я была молоденькой девушкой, любящей танцы, развлечения и красивые цветы, а не бойцом партизанской армии.

– Разве борьба за свободу нашей Родины тебя угнетает? – настороженно спросил маршал.

– Нисколько! – мгновенно и простодушно ответила Даворянка. – Тем более с таким сильным человеком, как ты. Но иногда так хочется тишины и покоя. Хочется пройти по Белграду, посмотреть из старой крепости на величественное слияние Савы и Дуная, помечтать, глядя, как шлёпают по реке колёсные пароходы. Ходить просто так, без цели, наслаждаясь самим течением жизни, понимая, что ты находишься в этом же потоке.

– Мирная жизнь уже не за горами, – серьёзно ответил любовнице Тито. Её слова разбудили в нём такой же поток воспоминаний, связанный с любимым городом. – Последние усилия, и мы сковырнём язву фашизма. Мы создадим страну, в которой не будет ни богатых, ни угнетённых. Все будут счастливы уже от одного того, что она есть. Все будут ходить по улицам и дарить друг другу улыбки! Мы станем строить новые города, новые дома, новые заводы и фабрики. Работы будет много, адски много, но и тогда, я обещаю тебе, я сделаю всё для того, чтобы ты никогда не забывала одной простой вещи.

– Какой?

– Что ты – красивая женщина!

Девушка зарылась лицом ему в плечо.

– С тобой так хорошо и спокойно, Йожа, – по-детски доверчиво произнесла девушка.

– Так будет всегда! – заверил свою подругу Тито.

* * *

Весь май сорок девятого года Алексей провёл взаперти. Он не покидал югославского посольства. Из всех прогулок он мог себе позволить только небольшой променад по зелёному внутреннему дворику. Хотя здесь ему и было хорошо, душа отчаянно рвалась на волю. Чувства, что он находится в тюрьме, не было, но именно потому, что выйти было нельзя, каждый день хотелось в город. Без какой-то определённой цели. Просто ради ощущения, что тебе туда не надо, а ты свободно идёшь.

Во сне он видел отчий дом, а наяву все время хотел оказаться среди огромных лугов и пологих холмов, на которых в возделанных садах растут яблони и сливы, персики и абрикосы, яблоки и груши. Ему хотелось пройтись по бесконечным виноградникам, где виноград играл под осенним солнцем, как гроздь самоцветов. Хотелось домой. Но теперь дом был там, где ему верили и где его не преследовали по прихоти тирана. Ему казалось странным, что в Белграде, где сплошь и рядом встречались улицы «тирана Николая» или «деспота Михаила», никто не уничтожал своих же граждан. Там любили своих виноделов, землепашцев, животноводов, рабочих и домохозяек. И они отвечали взаимностью своей стране. По крайней мере, Алексею так показалось за то время, которое он прожил с этими людьми.

Его тянуло назад на Балканы. Эти живописные горы стали его новой Родиной. Старая стая не приняла блудного, но верного и смелого сына, зато в новой он был на самом высоком счету.

В самом посольстве его окружили настоящей заботой, но он старался никого не отвлекать и не быть своим новым друзьям в тягость, пытался не утруждать по пустякам. Хотя эти «пустяки» могли стоить ему жизни. Иногда затворничество становилось хуже пытки.

В один из таких дней Подкопин оказался у Олеко. Тот лишь молча пожал плечами.

– Месяц прошёл, Олеко, а я сижу в четырёх стенах, и ничего. Как будто под арестом.

– Тебя кто-то из наших обидел? – спросил советник посольства.

– Наоборот, все относятся с пониманием. И меня не так-то просто обидеть. Опасно.

– Может быть, о тебе забыли?

– Не смешно.

– А нам этого и надо! Поверь мне, они сами боятся.

– В смысле?

– Вместо того чтобы арестовать и сослать тебя на край света, они выписали какую-то невнятную бумажку. А ты сбежал. И правильно сделал. Как только они сообщат начальству, оно тут же размажет их по стенке, вотрёт сытые личики в кирпич. И не только их самих, но и родных, и близких. Ты же сам это прекрасно знаешь! Вот они и молчат. Тебя нет – нет смысла шуметь. И, может быть, на их ошибку за потоком рутинных дел вообще не обратят внимания. А так могут объявить взыскание.